Morton SUBOTNICK  "Мы по природе своей музыкальны, но не пользуемся этим"

Мортону Суботнику, революционеру электронной музыки, через месяц исполнится 82 года. Он только что прилетел из США, а сейчас сидит на диване в гостинице во всем черном, в ярко-оранжевых часах и в веселенькой расцветки беговых кроссовках. Через пару часов, в час ночи, у него выступление на фестивале SAVE на Даниловской мануфактуре. И он к нему совершенно готов.

Звуки: Мистер Суботник, вы привезли на фестиваль свою классическую программу 1967 года "From Silver Apples of the Moon to A Sky of Cloudless Sulphur". Как вы ее готовили для этого выступления? "Обновляли" как-либо? Вы приехали вместе с видеохудожником Lillevan — как вы инкорпорировали видео в музыку?
Мортон Суботник: Дело в том, что наш принцип работы никак не изменился с самого начала. В 60-х я просто хотел сделать электронную музыку для записи. Чтобы я работал над ней, она бы вышла, люди бы купили пластинку, поставили у себя дома. Очень революционная идея для тех времен. В 1975-1976 я закончил свою пятую или шестую запись и подумал: но что я буду делать на сцене? Запись идеальна, а сцена – это всегда спонтанность. Работать с синтезатором – это совсем не то, что играть на живом инструменте, людям смотреть на это вряд ли понравится. Так что я попросил своего товарища, Тони Мартина, чтобы он рисовал, пока я буду играть. Пару лет мы этим и занимались. Аналоговый синтезатор очень ограничивал свободу, конечно, потому что банально скорость, с которой ты перетыкаешь провода, не может быть очень высока. Так что когда стали популярны лэптопы, лет 15 назад, я подумал: окей, я могу сделать это с лэптопом. Потом я встретил Лилевана, с которым мы работали над оперой, и нам очень понравилось работать вместе. А затем Buchla придумали новую модель синтезаторов, на основе той, с которой я работал. Они все время пытались мне ее впарить, а я говорил: нет, спасибо, больше не хочу таскать с собой такие махины. В конце концов, люди из оперы попросили за них, и я сдался.
Лилеван и я выступали в музее в Лихтенштейне. И я решил, что можно взять Buchla с собой. Я использовал его, и людям это так понравилось, что они вызвали меня на бис. А меня никогда не вызвали на бис! Я решил поиграть только с Buchla, и мне так понравилось, что я решил продолжать. И вот уже десять лет прошло, а я все еще на нем играю. Я использую базовый материал, оставшийся от записей шестидесятых годов и потихонечку добавляю к нему новый материал, который пишется. Я чувствую, что уже подхожу к некоему идеалу, как тогда, в семидесятых. Так что, думаю, еще год-два я поиграю эту программу, а дальше — все. Иначе, как только все станет идеально, пропадет азарт.

Звуки: В 1990-х вы много занимались интерактивной музыкой. Как вам кажется, сейчас, с развитием интернета, гаджетов, интерактивность по-прежнему интересна?
Мортон Суботник: Нет, конечно. Раньше было интереснее, я ведь все это изобретал. Сейчас я как раз пишу книгу для MIT Press (издательства Массачусетского технологического института, ведущего технического вуза США - прим. Звуков), в которой объясняю, что к чему. Дело в том, что тогда люди не следили за тем, что я делаю, точнее, они следили, но воспринимали то, что я делаю, не как изобретение будущего, а как настоящее. А молодые люди, которые пришли после меня, тыкали в это пальцем и говорили: о, это то, что я хочу делать. И поэтому у многих людей очень неверное представление о том, чем я занимался.
Вот я закончил свои электронные эксперименты, затем работал над большими медиа-работами, и для них я использовал новые технологии. Я придумал, чтобы артисты на сцене делали все интерактивно, чтобы не было процесса очередности: делай то после этого. У меня была работа с оркестром, в 1976 году, когда я снова стал использовать живые инструменты в своих работах, — "Four Butterflies". Там было 12 скрипок, которые практически нельзя было услышать, и они выполняли функции контроллеров, которые следили за модуляциями всего оркестра — точно так же, как контроллеры на синтезаторе. Никто такого не делал. То, что многие делают сейчас – это попросту общение с компьютером. Но аудитории это неинтересно, это интересно тому, кто играет. Это тоже искусство, я его называю камерное. У меня была такая работа, где человек был один в помещении играет сам с собой, называлась "A Game for Two People and No Audience", и одна из них была очень успешна, в Париже люди стояли в очереди, чтобы туда попасть, а мы принимали заказы на места. Но сегодняшняя проблема в том, что зрителю непонятно, зачем столько оборудования на сцене, они не в состоянии оценить уровень сложности музыки. Полагаю, это парадокс этого поколения музыки. Конечно, он разрешится, технологии станут прозрачнее, мы сможем влиять на все, что происходит, например, с помощью зрения, Google Eye, что-то такое. Моей же целью всегда было доходчиво объяснить, что то, что должно быть, должно быть именно так.

Звуки: Вы говорите, что вы на пороге завершения своего большого проекта, близкого к идеалу. Что бы вы хотели еще изобрести?
Мортон Суботник: Пожалуй, ничего. Я, наверное, мог бы, но большую часть своей жизни я был на десять лет впереди всего, что происходит. Но нынче все движется так быстро, что я попросту не поспеваю. Теперь другие люди изобретают, а я всего-лишь заканчиваю свои планы и мечты. Я бросил кларнет, потому что мне казалось, что мне было видение - я хотел влиять на новые медиа. Мне хотелось максимально хорошо делать музыку и по максимуму делиться этим. Сейчас я пишу книжку, и у меня банально нет времени писать какую-то новую музыку. Я изо всех сил ограничиваю себя, чтобы путешествовать только раз в месяц, но все равно все мои поездки расписаны до октября. От этого немного медленней идет работа над книгой, а мне хотелось бы закончить ее, и начать вторую. Это мемуары и объяснение, зачем и почему я все делал. Мне хотелось бы еще поговорить в книге о более философских и эстетических вещах, о том, о чем мы сейчас с вами говорим. Потому что это важно – делиться знанием. Я чувствую, что я недостаточно хорошо делюсь, потому что все воспринимают меня как забавного старичка, который что-то там революционное сделал в 1960-х, и им нравится моя музыка, но они не понимают идей, которые стоят за этим. Я теперь сохраняю все свои архивы. У меня нет никаких заметок, черновиков от оригинальных Silver Apples, я тогда все выкинул. Это совершенно глупо, так что теперь я сохраняю все свои работы. И еще работаю с Библиотекой Конгресса, они хотят упорядочить весь мой архив. Чтобы люди могли прийти, послушать, увидеть ранний Buchla — это, пожалуй, и будет исторический момент.

Звуки: Когда можно будет ожидать вашу книгу?
Мортон Суботник: Надеюсь, 1 января 2016 года. Я сейчас заканчиваю 13 главу, а всего будет 14 глав и эпилог. Это большая работа, в ней много картинок, фотографий.

Звуки: Вы многое сделали для детей: выпустили CD-ROM и затем, через много лет, приложение для iPad для развития музыкальности. Как вам кажется: обилие приложений и программ стимулирует креативность или убивает ее, из-за готовых пресетов, вшитых в программы?
Мортон Суботник: Креативность зависит от человека. Сказать по правде, программы, где ребенку велят "Нажми на кнопочку, и будет вот такой звук" — это не верх креативности. Но это лучше, чем ничего. Моя цель другая.
Моя работа подразумевала возрождение креативности. И вот о чем будет моя вторая книга. Это не музыкальные программы. Это не программы, обучающие музыке. Это программы, которые развивают музыкальность. Мы по природе своей музыкальны. Мы говорим, мы двигаемся, танцуем, мы говорим с разными интонациями, мы используем жесты. Но это естественное поведение человека никогда не использовалось со времен греков. Людей учили одинаково: по тем принципам, что потом стали музыкальным образованием. Музыка – это что? Это набор культурологически принятых звуковых артефактов. Но это не выражением музыкальности, когда мы, к примеру, поем и танцуем в душе. Если почитать Аристотеля, можно заметить, что древние греки музыку использовали везде: они пели, пили, спали под музыку. А затем это ушло. Вот еще пример: есть физическая культура. Мы используем свое тело и мы хотим его тренировать. Но мы идем в школу, и там есть энное количество часов физкультуры. Но что мы получаем на них? Обучение футболу или бейсболу. Является ли это физической культурой? Нет. Это спорт. Все это знают, но никто не знает, что с этим делать. То же самое и с музыкой. Все учат "спорту" музыки. А вот научить ребенка музыкальности очень сложно.
Я придумал программу "K-6", которая тренирует слух. Но не в традиционном понимании этих слов: там нет запоминания. Вместо того, чтобы мы говорили: "Вот ля-минор, запомни". Мы просто даем детям выбор: "Вот три звука, они разные?" И если ребенок говорит, что, да, разные – все в порядке. Зачем забивать ребенку голову всякими названиями? Надо просто научить его различать звуки, а выучить, как они называются, он всегда успеет. Это наверняка не будет работать на вступительных в консерватории, где нужно определить на слух кусок произведения, но просто будет полезно: различать тона, учить языки, петь в душе.

Звуки: Как вы относитесь к моде на перевыпуск аналоговых синтезаторов?
Мортон Суботник: Если люди хотят — пожалуйста, это никому не повредит. Вопрос в том, почему люди это делают? Я не знаю ответа. Но думаю, что нам всем надо задавать себе вопрос: зачем? Зачем люди так делают? Мне кажется, нам следует использовать технологии чтобы найти новые пути развить наши чувства. У Маклюэна есть хорошая цитата, что-то вроде: мы двигаемся в будущее спиной вперед, поглядывая в зеркало бокового вида. Это то, что сейчас с нами происходит. Да, мы научились усиливать звук наших гитар. Но, если признаться себе честно, нам не нужны такие громкие гитары. Это слишком простая вариация музыки. Почти все аналоговые синтезаторы, кроме Buchla, имеют клавиши. И это то, против чего я восставал: ты тащишь с собой прошлое в настоящее. В сущности, это все те же клавиши. Музыканты говорят: мы теперь с синтезаторами можем все. Нет, вы можете только то, что позволяет вам делать синтезатор в своих рамках, а рамках этих клавиш. Когда появился Moog с клавишами, я считаю, он неимоверно замедлил развитие музыки. Так что все еще чуть замедлится. Ты не придумываешь новую музыку, ты все равно играешь старую музыку на новом оборудовании.

Звуки: Вы — настоящий классик, и у вас была невероятно долгая карьера, вы видели, как развивается музыка. Как по-вашему, постулат о том, что все движется по спирали и циклами — верно?
Мортон Суботник: Нет. Самой старой флейте на земле — 48 тысяч лет. Ее измерили ученые и говорят: такая замечательная флейта! Они замерили расстояние между дырочками и говорят: ее настройки таковы, что она могла издавать звуки, похожие на то-то и то-то! Да что вы говорите!? Дунь в любую дырочку, и получишь как минимум две ноты. А три дырочки – это тебе вся пентатоническая система. И они не сильно изменились с тех пор. Я не вижу никаких циклов или спиралей. Культура Китая и Индии – там и вовсе ничего не меняется, никакого прогресса. На Западе эта метафора появилась примерно в XVII веке, и, наверное, про это Фрэнсис Бэкон писал. Аристотель писал про будущее, но Платон – нет, он уже был в нем. XVII век стал началом этапа, когда мы стали смотреть на человечество как на прогрессирующую единицу, думать, что оно становится лучше, больше, сложнее. Но никаких циклов. В 1960 случился переворот: теперь нет никакого будущего. Много прошлого, но будущего нет, а все, что мы считаем будущим, — просто до предела разросшееся настоящее. Ничего не исчезает, даже в музыке, есть тысячи жанров, и у них десятилетии истории. Вы и поколение за вами наверняка увидят Большой Взрыв. Просто у нас сейчас есть прошлое, которое подпирает настоящее. А единственное будущее, что мы можем предсказать – это, например, то, как я беру ваш телефон, поднимаю его и говорю: а через секунду, когда я его отпущу, он упадет на диван. И он падает. У нас нет настоящего, оно все – прошлое. А будущее — это мы.