Tom WAITS  В меру упитый мужчина в самом расцвете сил

Первое, оглушительное впечатление варшавского концерта - появление Уэйтса на сцене. Ковыляющей, неуклюжей походкой он выбирается на свет Божий, чтобы спеть, надрываясь, Jesus Gonna Be Here. Это трепетное сочинение - протестантский гимн, препарированное спотыкающейся логикой того замусоленного жизнью персонажа, которого придумал Том Уэйтс. В самых торжественных местах он вскидывает руки и обсыпает себя веселым, жутковато-разноцветным конфетти. "Меня учили, что важно, в чем суть, но чтобы выжить, важнее мой вид" - на нем мешковатые штаны, рубашка в клеточку, "опрятный" в самом чудовищном смысле слова пиджак и мятая, криво нахлобученная на голову шляпа.
Том Уэйтс наряжается как огородное пугало, но больше всего все-таки похож на франтоватого советского водопроводчика, Афанасия Борщова из давней комедии Данелии.

Представление Тома Уэйтса - принципиально старомодное действо, воинствующий консерватизм имиджа и звука. Музыканты терпеливы, мелодии архаичны, басист Лэрри Тейлор в черной шляпе и с окладистой черной бородой - вылитый хасид.
Уэйтс пачкает "нарядный костюмчик" мукой и грязью, топчет шляпу в пыли и, жеманно пожимая плечами, ходит по сцене пугливой крысьей походкой. Еще одна дурная молитва, "Chocolate Jesus" исполняется в матюгальник, отчего голос, и без того странненький, делается по-настоящему скверным.

Одна из главных тем, волнующих Уэйтса - Бог и метафизика в мире неживых предметов. Дождь из будильников и сосисок, шоколадный Иисус Христос в кондитерском магазине, радиоприемник, запеченный в праздничный пирог, симфония, сыгранная на трамвайных гудках - Уэйтс отчаянно пытается распознать и воспеть всякую, даже самую нелепую, деревянную, механическую жизнь. Герой его песен - сентиментальный клоун, который, будучи нетрезв и силясь удержаться от падения, цепляется за первые попавшиеся предметы, обрывки провинциальной жизни Юга, скомканные в памяти мелодии Фрэнка Синатры и Бинга Кросби, наконец, за конвульсии собственной бессвязной, но обаятельной речи.

Язык Уэйтса, жуликоватые нагромождения его текстов, его избыточная, пугающая театральность напоминают о Коровьеве - не хватает только треснувшего пенсне и выкрика в зал "Сдавайте валюту!"

Этнически песни Тома Уэйтса - ирландские баллады с их баснословно-абсурдным пафосом ("Если бы ирландцы не пили так много, они завоевали бы мир"), смешанные с разбойничьим блюзом уголовников и многоженцев довоенного штата Миссисипи ("Ты должен идти за мулом, а не мыкаться с гитарой"- пенял отец Роберту Джонсону), а также со специфическим фольклором еврейских семейств (когда в песне Lucky Day Уэйтс сделал реверанс публике, заменив "little spanish town" на "little polish town", для меня это прозвучало неожиданным попаданием: ведь "little polish town" - это именно местечко).

И самое главное. Дело в том, что Том Уэйтс представляет одну весьма старинную и очень важную идеологию, обаяние которой во многом и предопределяет эффект от его песен. Это магия поражения, заведомого, очевидного и с радостью принятого поражения. "И они вонзили мне шило в горло, и я не пришел в сознание, и больше никогда не приду", "только с горем я чувствую солидарность", или же "We-re all gonna be just a dirt in the ground" - вот печальное и желанное свойство эстетики Уэйтса.

Как иллюстрация этого горестного тезиса - история, рассказанная музыкантом между песнями.
"Следующая песня - про утро. 5 утра. Понимаете, 5 утра, это вовсе не 7. Птицы поют, хотите послушать птичек? (тут он достал из кармана магнитофончик и запустил бытовую запись пения птиц). Да, да, так мило поют, а тут - вот это (птиц на пленке начинает заглушать резкий звук - в стену бьют молотками). Слышите? Весь город спит, но эти парни работают - должно быть, специально для меня! Слышите, их двое. Они, должно быть, приятели. Слышите, вот один из них взял перерыв на кофе. Но, вы знаете, мне это даже нравится, пусть они и ломают мое утро. Знаете, если наутро их не будет, я открою окно и закричу - "Ну где же вы пропадаете? Давайте, мальчики!"