MORDOR  "Постараемся сделать что-нибудь угарное"

Кажется, я никогда, ни у одного музыканта не видела таких добрых глаз - круглых, чуть наивных, словно с рекламы детского мыла. Тем веселее, что принадлежат они свирепому Оркусу из группы Mordor. Прошло два года с тех пор, как у нас в редакции инфернальные мутанты презентовали свою дебютную пластинку - и вот Оркус снова появляется с подарочком: новым диском. А пока диск скачивается из тайной директории, чтобы быть размещенным на Звуках, хозяин Мордора попивает в стенах нашей редакции кофе, попутно размышляя над сменой имиджа, новой концепцией группы и новом альбоме. За спиной у Оркуса открывает дверь случайный посетитель - и тут же испуганно сливается: со спины монстр, усеянный шипами, выглядит действительно устрашающе.

Звуки.РУ: Вы по-прежнему за все это время так и не показали лиц за масками. Почему?
Оркус: Ну почему, кусочки мы уже показывали. Мы сейчас меняемся, становимся ближе к людям. Но это идет от материала из нашего нового альбома: например, у меня не получается новые песни в образе красочного монстра исполнять, я не вижу это так.

Звуки: У нас есть абсолютно четкое ощущение, что группа Мордор - это не только проект красочный и театральный, но и попытка сказать что-то через персонажа, что, в общем-то, всегда было свойственно театру кабуки какому-нибудь, комеди дель арте и так далее.
Оркус: Ну да, мы, в общем, шуты; и те персонажи, которые были, и те, которые сейчас будут, могут несколько больше, чем сами мы. Они свободные.

Звуки: Мы сейчас с тобой общаемся как с кем? С персонажем или музыкантом?
Оркус: Какой сложный вопрос! Одной грани в человеке нет, он же не простой, как палка какая-то. Поэтому сейчас вы общаетесь со мной, а во мне присутствует все. И то зверство, которое мы на сцене демонстрируем, тоже во мне присутствует, и образы, которые каждый себе выбрал, в той или иной степени соответствуют разным сторонам нашей жизни. Мы честные и искренние!

Звуки: Есть такая группа американская - называется G-War. Они тоже обряжаются в маски, костюмы, но говорят, что таким образом выражают, прежде всего, политический протест. Режут Джорджа Буша, Бен Ладена — для того, чтобы все увидели, как монстры пожирают плохих людей. Это такая маскировка — выражение своей позиции через каких-то персонажей. Вот и вы, похоже, пытаетесь через эти страшные образы что-то страшное прогнать. Получается?
Оркус: Я не знаю, насколько получается: это надо спрашивать у тех, кто слушает и ходит на концерты. Но мне хотелось бы, чтобы получалось. Это каждый по-своему воспринимает. У нас есть база фанатская с единым ощущением от нашего творчества, и они ближе всего к тому, что мы хотели сказать. В основном, кто-то воспринимает нас чересчур серьезно, кто-то, наоборот, — чересчур легко, кто-то вообще говорит, что это сатанизм. Стопроцентное понимание приходится на очень небольшую группу людей.

Звуки: Связано ли появление в твоих песнях новой, интимной, интонации с тем, что ты стремишься снять маску, или же что тебя заставляет постепенно открываться?
Оркус: Был такой период в жизни, когда что-то вообще не ладилось, одно за другим. И я, как большинство русских людей, отреагировал на это определенным поведением. И, находясь в каком-то своем личном аду, начал писать, чтобы оттуда вырваться. Большинство песен предыдущих альбомов писались, в основном, головой — это большая разница.

Звуки: То есть, это какая-то автопсихотерапия была?
Оркус: В чем-то — да, оно выплеснулось вдруг прямо из меня. А когда все это оформилось, я понял, что именно этих вещей именно в этом альбоме достаточно, но их петь нашим "циркачным" способом нельзя, поэтому я и хочу немного все поменять. Грим останется, шоу останется, но все-таки это будет человек.

Звуки: Первый ваш альбом мы все восприняли как чисто юмористический акт.
Оркус: В чем-то да, хотя я бы не сказал, что это прямо юмор-юмор.

Звуки: А сейчас - что это?
Оркус: Что пережил за два года — то и есть. Так получилось, не то чтобы это был такой план. За материалом все пошло: мы послушали и поняли, что надо что-то менять, чтобы было комфортно и честно говорить со зрителем. Даже, например, название у песни - "Глаза в глаза" - уже о чем-то говорит. Лирики в ней много, но она, конечно, в нашем стиле. Даже в самый критический момент жизни у меня все оформляется в какой-то средневековый стиль.

Звуки: Увы, самые яркие маски года — не ваши...
Оркус: О, господи! Ну ладно... честно, я знал, что ты спросишь о Pussy Riot. Сложно об этом говорить, здесь две стороны: само это действо и потом суд. И то, и то вызывает примерно одинаковое омерзение. Власть глупа и непрофессиональна.

Звуки: Но при этом сами художественные образы уже растиражированы, как Уорхол.
Оркус: Я согласен, хотя я не вижу за этим какого-то искусства вообще.

Звуки: А что делает искусство искусством?
Оркус: Наверное, ощущение того, что это искусство! Для меня его здесь нет. Я попытался даже послушать их песни, но это акции, политика, какое там искусство?! Я, конечно, не большой знаток современной культуры, но мне кажется, что в каких-то вещах это уж совсем "не оно". Уже близок тот момент, когда у нас акт дефекации начнут называть искусством, я чувствую.

Звуки: Но, если ты помнишь, уорхоловская знаменитая банка супа Campbell в свое время очень широко обсуждалась именно в этом ключе.
Оркус: А я не могу сказать, что я - большой поклонник Уорхола. Хотя надо сказать, что признание или непризнание для каждого отдельно взятого человека не должно быть критерием ценности произведения. Лично мое отношение — в том, что это не искусство, но для кого-то это по-другому выглядит. Для меня это выглядит просто как привлечение внимания к себе, и все.

Звуки: Это - одна из целей, которые преследуют артисты по всему миру. Ключевой вопрос: что для тебя важно высказать и как важно себя проявить именно в искусстве? Ты в искусстве - кто?
Оркус: Очень серьезный вопрос. Но мы все-таки и не таким серьезным делом занимаемся, поэтому я никогда об этом не думал. Это просто жизнь, наверное. И я просто получаю от этого огромное удовольствие!
Если кто-то разделяет его со мной, это здорово. Если не разделяет — бывает обидно, но это не главное. Главный вектор — самому получать удовольствие, что-то в этом есть эпикурейское. Когда пишешь песню и она получается — это совершенно особое состояние. Концерт — это масса адреналина. И вообще, в песне получается высказать то, о чем обычно молчишь. Вот это, пожалуй, самое важное. Песня позволяет быть пафосным... когда пишешь, немножко в другой реальности существуешь, не зажатый жизненными обстоятельствами. Это дает возможность приблизиться к абсолютной свободе. Мы же все существуем, зажатые какой-то вежливостью, компромиссами, собственными интересами. Когда пишешь песню, этого нет.

Звуки: Я очень хорошо помню нашу с вами первую встречу, когда ты говорил о том, что сама маска позволяет большую свободу, большую доверительность. Для тебя существуют вещи, которые нельзя выразить через слова?
Оркус: Безусловно, но сейчас возникла обратная ситуация: в какие-то моменты маска стала мешать. Именно из-за того, что в песнях есть чисто человеческие вещи, которые несвойственны той половине, что находится на сцене. Они бескомпромиссные ребята, наши монстры, и им на все, по большому счету, наплевать. А в песнях выясняется, что не наплевать — и поэтому приходится что-то менять.

Звуки: А как это концертно решается?
Оркус: Другие костюмы, другой грим и другая манера пения — последняя уже появилась.

Звуки: Но поклонники же будут требовать не только новых вещей, но и старых. Как это будет решаться?
Оркус: Да в трехголового дракона-то рвануть проще, чем человеком быть. Почему мы изначально и закрасились. Мало кто совсем искренне может говорить, очень мало таких людей.

Звуки: Нас очень поразило, как на концерте, после рычания на сцене, в перерывах между песнями вы говорите: ребятушки, ну спасибо вам, ну какие же вы хорошие... так мягко-мягко. Ощущение, что сыграли пьесу, а потом начинается какой-то разговор с четким пониманием, что только что мы закончили мини-спектакль и сейчас начинаем следующий. И, в общем, весь концерт мы воспринимали как такой калейдоскоп мини-пьес.
Оркус: В принципе, когда я плей-лист выстраиваю, я думаю о какой-то общей драматургии, но каждая песня имеет свой сюжет, и приходится их как-то друг от друга отбивать. Надо успевать перестраиваться. В альбоме перед 11 треком мы сделали паузу секунд в 30 — чтобы слушатель как раз успел перестроиться. Я не могу сказать, что это совсем уж обдуманно — скорее, по чутью. Хотя, раньше мы вообще не разговаривали: я сурово вышел, сурово спел, сурово ушел. А потом появилась внутренняя потребность разговаривать. Был у нас концерт в Самаре, маленькая сцена, там поешь глаза в глаза. Там мы общались с публикой, отвечали на вопросы — удивительное дело!

Звуки: А как вас собратья по цеху воспринимают?
Оркус: А я, честно говоря, не знаю...

Звуки: Ну вот когда вы выступаете в сборном составе какого-то фестиваля, вы же абсолютно выбиваетесь из этого ряда — и визуально, и музыкой — сметает нафиг. Как вы с этим живете?
Оркус: У меня есть какая-то идеализация внутренняя. Общаемся мы со всеми тепло, есть какие-то близкие друзья. Вопрос публики волнует больше: когда, например, народ приходит на Чайф, а тут выскакиваем мы такие. Конечно, на первых порах мы были готовы к помидорам. Да и сейчас — есть публика, которая нас знает и ждет, а есть та, которая начинает офигевать. Потом кто-то заводится, кто-то нет. Но потихонечку публика "ломается", и это видно. Люди начинают реагировать достаточно живо. И это один из аспектов, почему яркий грим сейчас начинает уходить — человек не понимает, что происходит, он сначала же хочет понять, что это и откуда это.

Звуки: По-моему, КиШ в какой-то момент вам стали очень близки. Кстати, сейчас наши тяжелые рокеры стали почему-то очень серьезными становиться...
Оркус: Конъюнктура такая, наверное. Занавес открылся, свобода посыпалась, и люди стали делать то, что хотят. Сначала у меня было такое ощущение, что мы горы свернем. А потом началась работа, и тут даже для самых маститых артистов появляются определенные ограничения. А как воспримет публика? А что она скажет? А если так? А если эдак? У нас, по-моему, так: в роке либо герой должен быть, либо рубаха-парень.

Звуки: Мы отчетливо понимаем, насколько тебе вообще непросто дался этот шаг, и на тот момент, когда группа только начиналась, это вообще чувствовалось очень сильно. За всем вашим драйвом чувствовалась неуверенность. Сейчас вы уже доказали, что это имеет право на жизнь, поклонники у вас есть — ага, зафиксировали. И тут ты говоришь, что тебе скучно и меняешь стилистику.
Оркус: Не скучно. Но просто — сколько можно? У меня театральное прошлое, у музыкантов музыкальное прошлое... мы знали, что придется долго и с трудом преодолевать много всего, дай бог, чтобы хватило сил. Пять лет нам в следующем году, а не меняется в мире только камень. И потом, мы стали этим заниматься, чтобы делать вообще то, что мы хотим. Что хотим играть — то и будем. Это дает нам полную свободу. Мы стирали имена, чтобы не было никаких ассоциаций.

Звуки: Но сейчас, получается, вы опять стираете имена.
Оркус: Нет, Мордор останется Мордором, просто чуть изменятся герои. Имена останутся как были. Поменяется содержание — но герои ведь тоже живые, они тоже меняются.

Звуки: Так мы тебя сейчас представляем как кого — как персонажа или как тебя?
Оркус: Мы пока имена не раскрываем. Рано :)

Звуки: А в какой момент можно будет вскрыться?
Оркус: Мне кажется, это естественно произойдет — этот момент либо настанет, либо не настанет. Это не план какой-то.

Звуки: Есть же определенные условия, при которых это произойдет или не произойдет. Так что должно произойти?
Оркус: Я не знаю, мне кажется, это действительно будет незапланированно, каким-то естественным путем.

Звуки: В силу того, что вы все достаточно сильные инструменталисты и авторы, у вас всех есть истории в чужих проектах — и все эти проекты достаточно различаются. Да и сами по себе вы — видно, что у каждого какой-то опыт за плечами, у вас три разных мировоззрения в группе. Есть ли какая-то композиция или какой-то момент, над которым вы работали втроем и который сложен из этих трех частей паззла?
Оркус: Только из старых альбомов. Мы как-то работаем в основном с гитаристом нашим, Вольфганом. У нас тандем сложился, при этом Омбре Пахаро тоже участвует во всем, но больше как дух-вдохновитель. Не то чтобы мы не даем ему писать, просто все так складывается. Омбре Пахаро приезжает, например, мы посидели, ничего не написали, он уезжает — и бац, я взял и все написал. Он абсолютный проводник для меня. А в старых альбомах он очень много писал.
Сейчас в группе у нас все роли четко распределены. Омбре - добрейшей души человек, Вольфган — это тот, кто нас собирает, а я вокалист, я вообще ни за что не отвечаю, мне можно и нужно все, для куражу. И еще я неусидчивый.

Звуки: Сухой закон существует?
Оркус: Нет. Честно скажу. Пытались.

Звуки: Вот эта история про то, что тебе не хватает усидчивости — в чем конкретно?
Оркус: А я такой человек. Чтобы все было качественно и тщательно - надо сидеть. Я не могу миллион раз сидеть и все отслушивать, мне хочется дальше идти.

Звуки: Получается, что Вольфган сейчас вообще отвечает за аранжировки.
Оркус: В принципе, так всегда было. Иногда он пишет вообще от начала до конца, иногда я могу придумать мелодию, а он — сведение, фишки, итд, бывает, я изначально пишу песню, клавишные, присылаю ему, а он уже это делает развернуто и так далее. Но в принципе всегда аранжировкой в окончательном варианте занимается он.

Звуки: Можешь коротко рассказать историю песни "Выше звезд"?
Оркус: Да что-то приперло просто. Очень много было событий в жизни негативных и даже бредовых. Одно за другим. Она безнадежная, просто в какой-то момент появилось ощущение, что то, что происходит с моими близкими и со мной, это все из-за меня. Я так в это дело уперся, что мне плохо было совсем. А еще была зима. Персональная и тематическая.

Звуки: А когда ты ее исполняешь, что ты делаешь для того, чтобы вернуться в это состояние?
Оркус: А я ее еще пока на концертах не исполнял. Я буду обязательно возвращаться в это состояние, потому что только тогда эта песня будет искренней.

Звуки: А песня "Феромоны" писалась в состоянии маски?
Оркус: Вот не знаю, не знаю. Разные бывают состояния (смеется). Бывает и такое, а что греха таить.

Звуки: Если исходить из позиции родства "Феромонов" с первым альбомом, у нас есть какое-то ощущение, что в тот момент, когда вы начали добавлять элементы кантри, матрешечные и лубочные вещи, вы начали фактически иронизировать над иронией?
Оркус: Возможно. Но ирония второго уровня гораздо интереснее, чем ирония первого уровня. Потому что, как известно, смотреть за наблюдающим интересней, чем наблюдать. Конечно, мы иронизируем и над собой в том числе.

Звуки: Ну, то есть, это попытка опять переосмыслить старый материал с позиций его нынешней ценности?
Оркус: Как-то это очень сложно. Может быть, да — подсознательно. Может, мы что-то изменим и в старых альбомах, сейчас нас вообще просят на английском языке записать песни.

Звуки: А можно поподробнее про английский язык и западные песни?
Оркус: Мы съездили в Германию — это был первый выезд на родину этой музыки. И там, конечно, другое отношение вообще к музыке, а к нашему жанру — тем более. Мы приехали без рекламы, народа в клубах было немного, но реакция была настолько живой, что мы просто обалдевали.

Звуки: Ну, им действительно это нужно. Они ходят в эти клубы, чтобы узнать новое.
Оркус: Да, и, к сожалению, у нас это минус. Такой спектр теряем. Мастодонты собираются, а к остальным все медленно привыкают или не привыкают. Все же зависит от статуса — это тоже наша отличительная черта, увы.

Звуки: А это вопрос обоймы или вопрос контекста? Чайф, например, всю жизнь поют одно и то же, а их не отпускают. У них уже привычная роль, и без "Ой-йо" представить себе группу Чайф невозможно.
Оркус: Такие хиты у всех есть...

Звуки: Дело не в хитах, дело в том, что люди принципиально дальше пишут одно ой-йо.
Оркус: А, так вы об этом. Ну, не все. У всех популярных коллективов есть эксперименты. Чайф просто как-то больше всех держатся в этой "своей" колее.

Звуки: На самом деле, очень многие люди становятся заложниками своего имиджа.... Ну да ладно. Вы сейчас подошли к такому состоянию, когда энергии еще дофига, но уже начали колебаться часть сценическая и часть образная. Что для тебя может быть переходом на следующую музыкальную ступень? Сейчас мы видим, какие вещи у вас в новом альбоме четко отличаются от старого: вы стали свободнее использовать выразительные средства, сам аранжировки стали гораздо свободнее. Во-вторых, ты перестал петь зажато, у тебя пошел стадионный звук. Клавишные внезапно вышли на передний план, раньше было очень сильно слышно гитарную секцию.
Оркус: Мы стали много работать над сведением, клавиши есть везде — просто очень сложно совместить тяжеленный звук и клавиши. Но сейчас мы постарались, чтобы было слышно все, и особенно чтобы клавиши не пропадали. Это большая и важная для нас работа, клавиши нас стилистически очень здорово отличают. Хотя мы и минималисты в их плане. Появилось больше свободы у всех: экспериментировали, пытались что-то нащупать, вроде бы, появился свой стиль.

Звуки: А свобода НЕ заигрываться?
Оркус: Конечно, присутствует. Не идти на поводу у каких-то шаблонов, причем нами же самими придуманных, сложнее всего. Многие на это попадаются.

Звуки: Очень порадовало, что появился женский вокал: это хорошая, свежая нота, и она к тому же очень неожиданная. Представить себе девушку на сцене в такой компании, конечно, сложно.
Оркус: А хотелось бы, кстати. Может быть, в Москве на концерте, если сил и средств хватит, мы попробуем и оркестр вытащить, и девушку — и не одну.

Звуки: И съесть ее там же.
Оркус: Нуу, не надо так сразу раскрывать все наши секреты. Это надо тихонечко делать.

Звуки: Когда вас в ближайшее время увидим и где?
Оркус: 16 ноября - на презентации. А до этого мы колесим по городам и весям. Постараемся сделать что-нибудь угарное.