Jane BIRKIN  Пепел Гейнсбура стучит в ее сердце

В фильме Антониони "Blowup" у героини Джейн Биркин (Jane Birkin) нет даже имени в титрах. Она называется просто "Блондинка". До ее встречи с Сержем Гейнсбуром (Serge Gainsbourg) еще 2 года. Она говорит про себя, что была "самой обыкновенной английской девочкой" и, наверное, так оно и было. Миловидная юная англичанка, обладающая важным для актрисы качеством - внутренней пустотой. Долгое время казалось, что она - не более, чем девушка Гейнсбура, и что ее очарование работает лишь в паре с брутальным талантом мастера. Все оказалось так и не так.

Ее пустота когда-то была заполнена Гейнсбуром так плотно и так точно, что теперь Биркин - его храм, его могила и его голос. Они развелись в 1980 году, он умер в 1991, но Джейн до сих пор плачет, когда говорит о нем и несет его песни по миру с упорством миссионера. Или любящей женщины.

Ее приезд в Москву был неожиданным и пугающим подарком. Программа "Arabesque", с которой Биркин выступает уже три года - это классика Гейнсбура, аранжированная скрипачом из Алжира Джамелем бен Йеллем (Djamel Ben Yelles). Обилием инструментов аранжировки не страдают - по сравнению с альбомной версией, концертная беднее на одну лютню и один вокал. Скрипка, клавиши и перкуссия - вот все, что нужно Биркин на сцене. Хотя она обошлась бы и меньшим.

Она и начала с меньшего, спев первые две песни только под клавиши. И только на "Еlisa" к ней присоединились Джамель и перкуссионист Азиз (Aziz Boularoug). "Еlisa" стала песней о смерти. Не благодаря аранжировке - магрибская томность, адаптированная к европейскому слуху по рецептам new age, была наносной. И хотя освежала знакомые песни, но взломать их внутреннюю структуру не могла. Cмогла это сделать только сама Джейн Биркин, достоинства которой как певицы обсудили еще 30 лет назад. Ее техника, слава богу, с тех пор не стала лучше. Она по прежнему срывается на высоких нотах, задыхается на длинных пассажах, уходя на вдох, на срывающийся шепот. Это можно было бы назвать "актерской песней", если бы в какой-то момент не становилось ясно, что это "актерство" - настоящее, искреннее, что Джейн и живет этим актерством. И что на каждом концерте говоря о мире, войне и смерти она, повторяясь, каждый раз проживает это заново. И когда она читает стихи погибшего племянника - по бумажке, надев очки, присев у края сцены; и когда сожалеет, что поэзию Гейнсбура до сих пор не оценили по достоинству, что он "величайший поэт Франции со времен Аполлинера" (она повторяет это постоянно); и когда говорит о том, что люди умирают, а мы не успеваем вовремя сказать им "спасибо" - даже если она делает это в тысячный раз, это тысячный раз правда. Как и ее слеза, и только на секунду сорвавшийся голос.

Джейн Биркин очень много говорит во время концерта, она вглядывается в наши лица, ей так важно, чтобы ее поняли. Она везде видит смерть и от того, что умирают близкие ей люди - ей становится близка смерть любого. Потому о войне в Чечне она говорит не как политик.
Она везде видит смерть, но она сражается с ней. Она носит с собой призраки мужа, матери, племянника, продлевая им жизнь в надежде на жизнь вечную. Пока она поет песни Гейнсбура - он будет жить, верит Биркин.

И она будет жить. Когда во второй части концерта Джейн выходит в ярко-красном платье и, распустив волосы, под скрипичное соло в "Les Clefs du Paradis" начинает танцевать - диковато, неумело, подпрыгивая и извиваясь, вдруг перестаешь видеть, что у нее за плечами почти 60 интенсивно прожитых лет и видишь ту "обыкновенную английскую девочку", которая живет в ее теле. И после, дав наконец автограф бесцеремонно-настырному яппи, она с трудом подходит к микрофону глубокой старухой, чтобы спеть пронзительную "Fuir le Bonheur de Peur Qu'il Ne Se Sauve" - и на сломе ее девичьего голоса уже слышна усталость.

И "Comment Te Dire Adieu" не может, конечно, стать прощальной песней. Вернувшись на бисы, она заканчивает концерт одинокой а капелльной "La Javanaise", посвятив ее всем, кого мы любим. Она знает, что это такое. А мы теперь знаем - что невозможно умереть, пока тебя любит Джейн Биркин.