ИЗ ЖИЗНИ  Цензура в СССР. Часть 2: проще застрелиться

Продолжаем детективный сериал Сергея Попова, посвященный забытому явлению - цензуре и литовкам. "Не писать песни я не мог, не играть - тоже", - музыкант рассказывает о том, на какие ухищренния приходилось идти, чтобы не загреметь на нары за исполнение собственных песен. Подделка документов, обыски и сроки - все эти явления мало вяжутся с музыкой, однако в те годы они были привычными спутниками рокера...

Продолжение. Начало детектива - здесь.

Каким-то образом я выяснил, что при МОДСТ существует объединение самодеятельных авторов, которое заседает 1 раз в месяц, и что это – почти единственный путь получить разрешение на исполнение своих песен. Была зима, я с гитарой и папкой текстов и клавиров приехал на Кировскую. Заседание собралось в каком-то небольшом помещении, руководил всем местный методист-инструктор, явно военный пенсионер в сером пиджаке с орденскими колодками и перхотью в залысинах. Компания подобралась разношерстная: несколько тётушек, лет 60 и дальше, в длинных тёплых юбках с пуховыми платками на плечах, пара молодящихся старичков в выходных костюмах, кудрявый юноша с баяном. Особо выделялся в этой толпе мужчина средних лет, похожий на Зиновия Гердта и одетый никак не по сезону - в залатанный на сгибах брезентовый плащ грязно-серого цвета и кожаные сандалии поверх толстых шерстяных носков; в руке у него была школьная тетрадь, свернутая трубочкой. Я был самым молодым в этой богадельне. Методист сел за стол, стоявший в полумраке в какой-то нише, дал отмашку, и заседание началось.
Первыми – стоя, с выражением, вздохами и тереблением уголков платка – выступали дамы. Они читали стихи салонно-кухонного свойства о любви, погоде и природе. Слушатели вежливо хлопали, дамы улыбались и кланялись. Присутствующие немного пообсуждали услышанное, перемежая замечания с похвалами. Я в дискуссии участия не принимал, так как просто не нашёлся, что сказать про вздохи, взгляды и сирени женщин, у которых даже климакс был в далёком прошлом.
Потом в центр круга вышли мужчина и подросток с баяном. Когда-то, в конце 40-х, он написал задорную пионерскую песню, которую крутили по радио перед школьной зарядкой. Этот успех не давал автору покоя, всю оставшуюся жизнь он пытался его повторить и беспрерывно строчил зонги на одну тему: утро, пионерия, алый галстук, бодрость духа и т.д. Нам предлагалось отведать свежатинки. Баянист растянул меха, мужик затянул голосом, характерным для композиторов. То есть, никаким, но с легким повизгиванием. Первый куплет допеть не удалось: что-то случилось с баянистом, его пальцы срывались с пуговок. Начали ещё раз, но случилась та же история. Автор извинился и признался, что баянист болен… эпилепсией, и врач порекомендовал тому баян как реабилитационный инструмент. И что прежний, постоянный баянист, к сожалению, умер, а другого пока найти не удалось. Бедный парень был настолько поглощён своим состоянием и придавлен ответственностью происходящего, что никак не реагировал на откровения своего шефа. Кое-как, с паузами и спотыкаясь, пионерская песня была допета. Публика хлопала несколько испуганно и вздохнула с облегчением, когда автор заявил, что это пока единственное произведение, которое они успели отрепетировать.

За всем происходящим из ниши, из полумрака следил методист, похожий на детсадовскую нянечку, которой дети надоели до смерти.
Дальше была моя очередь. Я спел три песни из репертуара Жар-птицы - те, что такая публика могла хоть как-то воспринять, т.е. лирическо-акустические. Моё выступление было воспринято благосклонно. Ещё более благосклонно был воспринят мой возраст: "Наконец-то у нас появился представитель молодого поэтического поколения!" - радовались дамы.
Следующим на авансцену вышел мужчина в летних сандалиях. Он заявил, что источник его вдохновения – народные частушки, и что он работает в этом жанре, но без аккомпанемента. Открыл тетрадочку и скороговоркой, подвывая на рифмах, начал напевать что-то про сеновалы и завалинки. На фоне его яркой семитской внешности это смотрелось довольно комично, но главный сюрприз был впереди. Постепенно в его частушках начали появляться эротические образы, а эмоциональный накал крепчал с каждой минутой: если вначале он в наиболее драматичные моменты вставал на цыпочки, то скоро начал подпрыгивать. Не знаю, как остальные, но довольно быстро я понял, что в частушках описываются позы из "Кама сутры" в колхозно-совхозном переложении. Особенно почему-то запомнилась рифма "был вечер… закинула ноги на плечи". Дамы покраснели, начали махать руками: "Хватит, хватит!". "Нет, вот ещё одна!" - ответствовал распоясавшийся "Гердт". В нише встрепенулся методист, попросил исполнителя "прекратить безобразие", а остальным заявил, что заседание закрыто: время, товарищи, время…

Когда все ушли, я спросил у методиста, есть ли у меня шанс получить через это объединение литовку. "Ну, ты же видел, кто здесь собирается." - ответил он – "Никаких шансов…".
В метро я ехал вместе с "Гердтом". Он не смотрел в мою сторону, а я косился на его сандалии, набухшие от растаявшего снега …
Больше я на заседания самодеятельных авторов не ездил.

Была ещё одна попытка легального получения литовки. Знающие люди подсказали мне, что в Московском КСП (Клубе самодеятельной песни) есть своя собственная печать, которую они ставят на тексты, и что решают вопрос "ставить – не ставить" они сами, т.е. их внутренний худсовет. Это было обнадёживающе: все-таки не МОДСТ, а интеллигентные люди – инженеры, учёные, учителя и т.д. Ходили слухи, что "Машина времени", которая к тому времени стала филармоническим коллективом и каталась по всему Союзу, именно у них получила необходимое разрешение.

Нашёл я московское отделение КСП в каком-то клубе в районе нынешнего 3-го кольца. По полутёмным коридорам сновали мужчины и женщины среднего возраста, многие с гитарами. Где-то пели, где-то негромко разговаривали. Когда я нашёл место, где вразумляют, женщина-куратор в течение нескольких минут объяснила мне, что помочь они мне не смогут: жанр не тот. Как я понял, рок-музыка с печатью КСП могла нанести ущерб этому загону для шебутной советской интеллигенции – просто в силу большей открытости, яркости и востребованности. А так – так они поют сами для себя, в походах и на слётах, и их не трогают. У них и своих проблемных авторов хватает, не знают, как угомонить. Вообще говоря, КСП напоминал мне религиозную секту, добровольно зарегистрировавшуюся в Комитете по делам религий: пусть под надзором, но можно было легально молится своим богам – Окуджаве, Визбору, супругам Никитиным.

Терпение моё иссякло: "Жар-птица" уже записала второй альбом, "Зной", но официального прикрытия у этих песен не было, а в прессе только что появилась статья про Машину времени "Рагу из синей птицы", и можно было ожидать каких-то репрессивных действий со стороны властей.
Был в МОДСТ один хороший человек по имени Ваня. Днём он протирал штаны в этой конторе, а вечером лабал в кабаке Led Zeppelin и Grand Funk Railroad, о чём его старорежимное начальство не знало, а я - знал. Как-то мы откровенно поговорили на тему литовки, я подарил ему два наших альбома в люксовом исполнении (т.е. в пластиковой коробке и с постерами) и он предложил мне приехать в МОДСТ в субботу. Когда в назначенный день я явился туда с бутылкой коньяка, в здании было тихо и пусто. Из ящика стола Ваня достал гербовую печать МОДСТ и штамп с надписью "Разрешено к исполнению" и пробелом для подписи. Я выложил перед ним стопку текстов – всё, что успел напечатать, всё, что уже было записано "Жар-птицей" и что могло быть записано в будущем. Минут 40 Ваня штамповал эти тексты печатью и штампом, а вместо подписи ставил какую-то нечитаемую закорючку. Потом мы откупорили коньяк и под разговоры о музыке и дешёвые конфетки типа "шахматы" высосали бутылку. Я прекрасно понимал, что Ваня рисковал головой: ведь такие вещи, как печать, хранятся в сейфе, взять их незаметно, а потом так же незаметно вернуть на место – задача не из простых. Не говоря уж о том, как Ваня эти печати использовал...
Но мир не без добрых людей, а я даже не представлял, какую спасительную роль эти синие кружочки сыграют через два года, когда меня и "Жар-птицу" начнут давить и закручивать.

Руководству ДК, где занималась "Жар-птица", я эту литовку не показывал: боялся, что наша худручка, постоянно общавшаяся с МОДСТ, случайно обмолвится об этом, и начнётся выяснение: кто, когда и почему. Более того, на очередном отчётном концерте мы не рискнули петь свои песни, фактически трек-лист альбома "Рокодром", а просто сыграли его инструментальную часть, благо она сама по себе была навороченной и слушалась интересно даже без вокала; потом мы называли это концерт "немым".
На выездах же печати нас очень выручали, и мы играли всё, что хотели.
Главной же целью получения литовки в тот момент было придание видимости легальности нашим магнитоальбомам – на всякий случай.

И в сентябре 1983 года этот случай наступил: арестовали Лёшу Романова из Воскресения и Сашу Арутюнова, звукооператора этой группы. С Сашей я дружил, он делал качественную аппаратуру, и мы купили у него микшерский пульт и микрофоны, что тут же было выяснено следователем Травиной. После обыска Сашиной квартиры в руки ОБХСС попали квитки денежных переводов из разных городов: таким образом я расплачивался с Сашей за пульт – высылал кому-нибудь плёнки с записями "Жар-птицы", а в качестве обратного адреса наложенного платежа указывал Сашин московский адрес. Мало того, незадолго до арестов кто-то из рядовых сотрудников ДК написал "в верха" подмётное письмо о том, что "Жар-птица" занимается идеологически вредным делом: записывает песни собственного сочинения и распространяет их по почте.

Началась круговерть: комиссии из Москвы по поводу "Жар-птицы", обыски дома и на базе по поводу дела "Воскресения", изъятие адресов и оборудования, и на десерт – начавшаяся после июньского Пленума ЦК КПСС (1983) травля советских рок-групп в прессе, "чёрные" списки. "Жар-птицы" это тоже коснулось самым непосредственным образом: "Советская Россия", "Комсомольская правда", "Литературная учёба" с воодушевлением писали, какие мы бяки. Что любопытно, ни комиссии из МОДСТ и ВЦСПС, ни ОБХСС, ни КГБ этих статей не читали (!), что говорит, как минимум, о культурном уровне и информированности этих контор. Смешно и то, что они занимались нами асинхронно, не догадываясь, что ищут яйца под одной курицей – "Жар-птицей". Это давало возможность лавировать и беспардонно дуть им в зад какое-то время. В деле "Воскресения" мне очень помогло то, что я предусмотрительно устроился на полставки работать в Дом Быта в студию звукозаписи и, фактически, моей служебной обязанностью было обеспечивать клиентов записями, в том числе и по почте. Опера проверили наличие у меня сберкнижек и убедились в их отсутствии, а дома, во время обыска, нашли всего лишь 150 рублей наличными, отложенные жене на чешские сапоги по открытке. То есть, подпольным миллионером, как предполагала Травина, я не был. Пригодились и листочки с литовкой, которым они в тот момент поверили.

Но к лету 1984-го все линии сошлись, все одиночества встретились. Я как раз с женой и дочками был в отпуске, у родственников в Сухуми. Меня телеграммой на переговоры вызвал Леша Сурков, клавишник "Жар-птицы": уезжая, я никому, даже родителям не оставил адреса, чтобы органы не смогли меня найти хотя бы месяц – так уже всё достало.
В телефонном разговоре Лёша мне сказал, что в Дубне творится что-то невообразимое: руководителей ДК, где мы играли, таскают по инстанциям и обещают выгнать с работы и из партии (что тогда было равносильно гражданской казни), если они срочно не найдут меня. Наконец-то все линии – КПСС, ВЦСПС, ОБХСС и КГБ – сошлись и принялись выметать из жизни и музыки "Жар-птицу" железной коллективной метлой. Лёша очень просил меня приехать, пока не стало хуже. А куда хуже?.. Я вернулся в частный домик, где мы остановились, с твердым намерением собрать вещи и ехать. Остановила меня жена, сказав приблизительно следующее: "Кого ты собираешься спасать? Директрису, алкоголичку и морфинистку? Горкомовских работников? Старпёров из МОДСТ? Себя ты уже не спасёшь. Оставайся, пусть они там сами между собой разбираются".
Это был мудрый совет, и ещё две недели я ел фрукты и купался в субтропиках. А когда вернулся, оказалось, что и для остальных моё отсутствие оказалось благом: разговаривать не с кем, объект отсутствует. Но осталось коллективное решение: "Жар-птицу" распустить, Попова уволить по статье. И вот тут мне пригодились мои фальшивые литовки. "За что уволить?" – вопрошал я директрису и худручку, выкладывая на стол папку с пропечатанными текстами песен. Записи я распространял через Дом быта, это было работой, а все мои песни имеют разрешение на исполнение – вот печати и штампы.
У начальства был шок: формальный повод – исполнение, запись и распространение заведомо не прошедших цензуру песен – отсутствовал.

Видимо, посовещавшись с органами в лице ГК КПСС и ВЦСПС, худручка попросила меня оставить тексты с печатями у них, дабы разобраться. Еще месяц с лишним я продержался на работе, получал зарплату, но не репетировал: вход на базу мне был закрыт. Приезжали какие-то люди из МОДСТ, спрашивали, кто мне ставил печати и чья это подпись. На что я, злорадствуя про себя, отвечал, что просто отвез тексты и оставил их у методиста-куратора, а потом приехал и забрал уже с печатями. Потом было затишье, а в начале сентября из Союза советских писателей пришла рецензия на мои песни – вот, оказывается, зачем понадобились худручке мои тексты: по запросу МОДСТ их отправили на экспертизу в Союз писателей СССР! Сам вердикт гласил: стихи написаны плохо и к публичному исполнению их допускать нельзя. Таким образом бюрократическая машина дезавуировала мои печати и штампы, но повод уволить меня по статье исчез: печати-то были и в Доме быта я работал…

16 сентября 1984 года меня уволили по собственному желанию, но с отдельным приказом "за песни".
На этом эпопея не кончилась. Из ГК КПСС мне позвонил 3-й секретарь, отвечавший за идеологию, и пригласил "на беседу". В кабинете с плотно закрытыми шторами окнами, он перечислил, что мне отныне запрещено: руководить какими-либо музыкальными коллективами; употреблять название "Жар-птица"; что-либо записывать и распространять; исполнять где-либо свои песни; писать песни (!); работать в сфере художественной самодеятельности. Потом он молча взял лист бумаги и ручку, так же молча нарисовал круг, разделил его пополам и в одной половинке написал "КГБ", а в другой – "МВД". Показывая на "КГБ", сказал: "Эта часть Вами уже не интересуется". Потом показал на "МВД": "А это – ещё да". Я не очень удивился такой конспирации: в Дубне жило и работало большое количество иностранцев и многие общественные места – кафе, рестораны, Дом учёных – были нашпигованы микрофонами прослушки, мы это хорошо знали.
(Сейчас это выглядело бы так: Шнура вызывают в питерское отделение "Единой России" и запрещают… Далее по пунктам. В хорошее время живёшь, молодежь!)

…В общем, как автор и музыкант я получил пожизненный тюремный срок без всякой надежды на его сокращение.
Надо было как-то устраиваться. Выбор был невелик: электрик (по старой специальности), сторож, дворник. Мой диплом редакторского факультета московского Полиграфа не помог бы мне устроиться, например, в газету: все всё знали, я уже был "враг народа" эпохи "развитого социализма". Лучшее, что удалось найти – агент Госстраха: и зарплата неплохая, если бегать, и график свободный. Но перед тем, как подписать приказ о зачислении в штат, директриса этой конторы вызвала меня в кабинет. На столе перед ней лежала "Комсомольская правда", где в одной из статей рассказывалось о вредном влиянии музыки "Жар-птицы" на неокрепшее мировоззрение молодежи: "Дай слово, что у меня не будет из-за твоей музыки неприятностей". Слова-то я дал, но не только от него уже всё зависело. Поэтому, на всякий случай и чтобы прокормить двух маленьких дочек, я устроился ещё и дворником: из Госстраха выгонят, а из дворников – вряд ли. К тому же для других это было наглядным уроком: вчера пел песенки, а сегодня метёт улицы и собирает дохлых кошек - власть строга, но справедлива.

…А история всё не заканчивалась, не зря же 3-й секретарь показал мне на полукруг "МВД".
В дубненский отдел ОБХСС через некоторое время пришли документы из областного ОБХСС, от Травиной. Суд над Романовым и Арутюновым уже состоялся, теперь дело было за теми, кто шёл "паровозом", а я был в первом вагоне со своей подпиской о невыезде. В документах указывалось, что в моих действиях есть признаки совершения преступления, касающиеся частнопредпринимательской деятельности. Наши местные менты, допросив меня и других участников группы, сами – за нас! – написали все необходимые протоколы и, выждав паузу, отказали областникам в возбуждении против меня уголовного дела.
Когда я спросил, почему они это сделали, начальник отдела мне ответил: "Серёга, мы под твои песни, на танцах, знакомились со своими будущими жёнами. Разве мы могли тебя посадить?".
С тех пор я с большим уважением отношусь к нашим ментам и никогда не отказываюсь спеть у них на каких-то мероприятиях.

Не писать песни я не мог, не играть - тоже, а в списке запретов не было пункта "запрещено заниматься в кружках художественной самодеятельности". Уже в конце 1985-го появилось Алиби, в котором формально руководителем был барабанщик, а в реальности я.
В 1987-м цензура, фактически, перестала существовать, и я мог ставить печать ГК ВЛКСМ практически на любой текст, даже антисоветский, и петь его где угодно.
В этом же году нас приняли в Московскую Рок-лабораторию, а там вообще цензуры как таковой не было. Правда, иногда были личные просьбы директора, Ольги Опрятной, что-то не петь из репертуара (у нас было много жёстких песен), но это, скорее, диктовалось контекстом мероприятия, а не цензурой.

В стране произошёл переворот - и двери цензурной тюрьмы, в которой я ждал физической и творческой смерти, внезапно распахнулись...

29.01.2010, Сергей ПОПОВ (ЗВУКИ РУ)

ИЗ ЖИЗНИ - свежие публикации: