Алла БАЯНОВА  "Je ne regrette rien"...

Мы пришли посмотреть, как умирают актрисы. На сцене, гордо подняв голову, глядя поверх наших глаз. Как умирают.

Мы, скользкое тупое быдло, пришли.

За кулисами все здоровались друг с другом, делая скорбное лицо: слышали? Чем она больна, как? Слышали? Вчера была температура 40! Что говорит врач? Бронхит? Связки в порядке, но бронхи ужасно? Насколько ужасно? Три дня не ест?

Мокрый снег, белый дождь, кучка людей с цветами. Напротив - через реку - дымят трубы. Черный вечер, белый дым, Кремль в тумане, ветер в лицо, холодно, холодно. Цветы покрываются черной коркой, динамики кричат сначала про цыганскую гитару, потом про журавлей - как они летят мимо распятий, как они летят мимо России, в ненастье, в холод, в слякоть. Отчего, - кричат динамики, - отчего сердцу хочется плакать?

Поди спроси. Белый сказочный автомобиль ("врач сказал, ей нельзя выходить на улицу! это верная смерть!"), захлебывающийся человечек-ведущий: "приветствовать здесь... королева русского романса... восемьдесят лет творческой деятельности... останется в вашей памяти... пришли поприветствовать..." - и слова "Алла Баянова" он выкрикивает отчаянно, не веря, что она появится. Ей нельзя выходить из машины.

Она выходит.

Алла Баянова. Восемьдесят лет романсов, впервые вышла на сцену в девять лет, Петра Лещенко зовет Петей, пела с Вертинским. "Во всех столицах мира", - хвастает ведущий, - Бейрут, Белград, Александрия, Париж, Бухарест, концертный зал "Россия". Алла Баянова. Аристократический поворот головы, молодая улыбка, штифт в бедре - неудачный перелом, ходить почти не может, серебряные туфельки.

Самое время для того, чтобы открывать звезду на промозглой "площади звезд", ни черта не видно, снег хлещет в лицо, вчера у нее была температура 40, холодно, холодно. Салют распадается разноцветными искрами. Потом, уже после салюта, в гримерной - нельзя узнать, растерянная, древняя, руки дрожат. "Что-то я не могу никак отдышаться, - говорит, - что-то я..."

Мы пришли посмотреть, как поют актрисы, которым и на улицу-то выходить нельзя. Мы - сплетники и любопытствующие, мы пришли.

На сцене - белый рояль, кресло. Ее выводят, сажают в кресло - раньше пела только стоя, - говорят какие-то слова. Все жадно смотрят в бинокли - как она? как?

А вот так. Поет. Голос - тот самый, какой в Бейруте, Белграде, далее по списку. Тот самый, который с Вертинским и Лещенко, который восемьдесят лет, который "отчего сердцу хочется плакать" и "давай споем, как раньше пели, как только мы одни с тобой умели". Когда вся жизнь была полна любви, восторга и вина.

Как все просто в романсах, как понятно. Была любовь - нет любви, прошла любовь - осталась. Ну да, так и надо жить: вся эта жизнь была, прошла и останется навсегда. Поэтому зал и замирает, когда она замолкает перед фразой "и сердцу хочется немножко отдохнуть".

- Я хочу встать. Ну помогите же мне! - аристократически приказывает она аккомпаниатору. Ведущий только что пальцем у виска не крутит: куда встать, Алла Николаевна, милая, вы оххх... нельзя вам!

Ей все можно. Поправить парик перед полным залом, перед камерами, и по секрету сообщить трем тысячам человек: "Ах, уж эти парики!" Ответить на вопрос Сергея Пенкина "Как Вы себя чувствуете?" - "Ты знаешь, довольно хреново". Ей все можно. Поет что хочет - грузинскую застольную с Нани Брегвадзе ("мы репетировали один раз, вчера по телефону"),- тех самых "Журавлей", "Я милого узнаю по походке", все что хотите, - молодым страстным голосом. Она может даже благосклонно выслушать Марка Алмонда (Marc Almond), прилетевшего из Лондона ее поздравлять, и громко спросить: "Что он говорит? Вот английский мне никогда не давался!"

Inspiration, - говорит Алмонд, - inspiration! - И поет по-английски "Только раз бывают в жизни встречи, just a chance in life...", и еще что-то, веселое, разухабистое, где "frozen cheek" рифмуется с "lonely rider dying on the road" - ямщиком, очевидно. У Алмонда в новом альбоме Баянова, говорят, поет с ним две песни, sweet Russian songs, непознаваемая Russian душа.

Вся эта кутерьма, все эти бесконечные цветы, которые все пытались ей дать в руки, они соскальзывали с колен, и вскоре она вся была в букетах, обертки шуршали прямо в микрофон. Все эти поздравления - Кобзон, Зыкина, Сличенко, еще кто-то, "вот вам ящик шампанского, я знаю, вы любите шампанское", голова кружится. Все эти зрители с биноклями, серебряные туфельки, платья с блестками, жизнь, полная восторга.

К концу вечера, через четыре с половиной часа после открытия звезды, аккомпаниатор подошел к Баяновой, что-то прошептал ей, и она громко, в микрофон, сказала:
- Не хочу таблеток, не хочу таблеток. Нет. Голова только кружится, знаете... - и, оттолкнув суетящихся вокруг нее мужчин: - Столько эмоций... помогите мне встать.

Полтора шага до рояля, чтобы облокотиться, чтобы не упасть, чтобы спеть так, как это надо петь - в полный голос, в полный зал, всем этим людям, которые к ней пришли.
- Non, Je ne regrette rien.

За кулисами ждет бригада скорой помощи, Je ne regrette rien, все нормально, наутро по телефону она скажет - я счастливая, мне так хорошо! - а сейчас у нее кружится голова, rien de rien, и она смеется, и смотрит на нас, а мы - мы пришли смотреть, как надо петь, как надо жить, как надо ни о чем не жалеть.

Мы, растерянные и плачущие, мы никак не можем отдышаться.