УМКА  Сентиментальное путешествие

Под сводами аркад на парижской площади Вогезов стоит скрипач и играет "Крутится, вертится шар голубой". Как вы думаете, в музыкальном заведении какой страны он учился держать смычок? На лондонской Пикадилли-Серкус кудряво-лысоватый парень залихватски тарабанит на ксилофоне "Полет шмеля". Наш он, наш, консерваторский! А вот - на Карловом Мосту над Влтавой разносятся слова "Отцвели уж в саду хризантемы давно..." Наши музыканты играют сейчас на улицах и площадях множества далеких и близких городов. И многие из них прошли тяжелую и захватывающую школу жизни уличного музицирования на московском Арбате. Вот рассказ одной из ее самых блестящих учениц.

Шоколадный крем и стесанные ногти

Мне всегда хотелось прожить несколько жизней в одной - оно так кажется как будто бы больше. И ужасно любопытно было бы посмотреть, что будет после смерти - все эти некрологи, мемориалы, музеи, мемуары... Впрочем, если уж нет возможности подглядеть собственные похороны, то никто не мешает начать публиковать мемуары еще при жизни.

Когда в декабре 95 года мы с Вовкой внезапно заметили, что стали попросту пухнуть от шоколадного крема, которым питались уже на протяжение недели или двух, было решено начать зарабатывать деньги. Ингредиентами для шоколадного крема выступали стратегические запасы голодных времен: просроченное какао, сахар и подсолнечное масло, ну, и вода, конечно. Альтернативой был бы геркулес, но это, сами понимаете, ничуть не лучше. В клубы нас тогда приглашали еще крайне редко, да и играли мы там бесплатно, с бесплатным входом. А тут Новый год на носу, подарки надо покупать, и вообще... Кроме моей гитары у нас был индийский барабанчик-табла, приобретенный в каком-то эзотерическом магазине в редкие минуты разбогатения, и ископаемый маракас. Решили, что Алена будет играть на маракасе, а Вовка - на барабане, стараясь попадать в такт.

Стояли мы в переходе под Лубянкой, он оказался наиболее удачным из всех, но там, несмотря на отапливаемость, было страшно студено и ветрено, и народ в толпу никак не собирался, хотя мимо периодически проползали потенциальные слушатели. В какой-то момент появился даже Маркелов, которого я не видела лет десять (кажется, он жил в какой-то там Америке), но прекрасно помнила, что тогда он умудрился кинуть меня на 80 рублей - занял и не отдал. "Ага, сволочь, отдавай 80 рублей", - радостно зашипела я, но он ограничился пятью тысячами. Вообще за несколько дней в этом переходе я совершенно охрипла, простудилась и заболела, а также стесала ногти правой руки дочерна, почти до половины, пытаясь извлечь из своей потрескавшейся "Кремоны" хоть какие-то звуки. Так что впрок оно не пошло и годится только в качестве зачина.

В переулках каждая собака

Весной мы вышли завоевывать Арбат. Несколько разовых вылазок я совершала в одиночку еще весной 95-го, но это были пробные шары, не увенчавшиеся особенным успехом. Один мой знакомый сказал как-то, что Арбат - место для неудачников. В этом есть определенный смысл, но полностью согласиться не могу. Арбат - удивительное место, удивительная и незаменимая школа. После этого мне не страшны никакие (тесные или огромные, гулкие или глухие) залы, никакая, даже самая вязкая и неподъемная публика, никакой, даже самый грязный и плохо отстроенный звук. В клубе ты - артист, у тебя есть твое законное место - сцена, с которой ты в принципе можешь согнать человека, который тебе мешает (NO SECURITY! "Охрана мастдай!"), а тебя оттуда никто не сгонит, ты занят своим делом; у тебя есть (в большинстве случаев) какие-никакие, а микрофоны и усилители, и не надо рвать глотку и струны; наконец, не надо ничего клянчить... хотя первое время, когда мы начали более или менее регулярно выступать в клубах, мне было довольно сложно отделаться от уличных привычек, и я до сих пор предпочитаю, чтобы зал был хоть сколько-нибудь освещен - чтобы "пасти" происходящее. Потому что на улице фиг расслабишься. Чуть расслабился, и вот ты уже как Вертинский на вокзале: "здравствуй, Россия!" - взмахнул руками, ан оба чемодана-то и увели. Так что все барахло - гитарные чехлы, рюкзаки, куртку - рекомендуется сгрести в кучу и сложить себе под ноги. Однажды один перманентно пьяный арбатский завсегдатай, проведя альтернативный аск (то есть прошедшись со своей шляпой - это, кстати, практикуется, никуда не денешься), прихватил оба наших рюкзака и ушел куда глаза глядят - оказалось, за водкой, причем из лучших побуждений. Его потом отлавливали всем Арбатом. Отловили. И водка-то мне ни к чему, я вообще практически не пью, особенно пиво - а если бы пила, то после трех лет на Арбате цирроз печени был бы обеспечен, потому что там пива любимому артисту не предложит только ленивый или уж совсем нищий.

Итак, мы стали ходить на Арбат играть каждый день и скоро познали все плюсы и минусы этой странной работенки. С одной стороны, здесь ты делаешь то, что любишь и умеешь, и тут же получаешь деньги. В этом смысле работа почти идеальная. При этом в два счета становишься героем номер один. За те годы, пока я не вылезала со своими песенками (примерно с конца 87 по начало 95), моя прежняя уличная аудитория успела повзрослеть, поумирать или распространиться по всему свету, в зависимости от личных пристрастий. И если кто-то из "бывших" вдруг встречался нам на Арбате, это был целый праздник. Появилась, однако, куча нового народу, по большей части совсем мелкого, частично знакомого по зимним сейшенам и живо смекнувшего, что это музыка для них. Поэтому они притусовывались первыми. Обычно нас засекал кто-нибудь один, убегал и через десять минут приводил целую кодлу, которая со всеми своими фенечками, колокольчиками и прочими атрибутами рассаживалась полукругом на мостовой и перлась. К моему удивлению, это были далеко не единственные слушатели. Сначала появились приличные молодые люди, по большей части в деловых костюмах и с портфельчиками - видимо, шли с работы. Заслышав нас, они бросали портфельчики на брусчатку и усаживались вместе с тусовкой, периодически угощая всех пивом и нередко становясь жертвами беззастенчивого аска со стороны дринч-команды. От них-то и шел основной наш заработок. Потом оказалось, что это, как правило, компьютерщики-меломаны, народец просвещенный, симпатичный и полезный. Чего нельзя сказать о дринч-команде (ну, если кто не знает, это от слова drink - остальное понятно). Среди них попадаются неплохие люди, мои старые уличные знакомые, - но Боже мой, сколько же требуется толерантности, когда персонаж из серии "ты право, пьяное чудовище" бросается на тебя со слюнявыми объятиями, а то и на колени, с криками, что ты, мол, ихнее все. И просит денег на водку, либо, что еще хуже, предлагает этой самой водки. Вот тебе и профессиональная этика. Как тут быть? А ты идешь "на работу", тебе кровь из носу надо насшибать свои сто рублей (стандартный заработок за один вечер по показателям прошлого лета).

Зато какой кайф, когда только заходишь на Арбат, а с тобой уже здороваются - "в переулках каждая собака". Только зайдешь со Смоленки (это направление считалось у нас более удачным), сразу кто-нибудь несется: "О, привет! Будете играть? А вас тут Вовка искал!" (Другой Вовка - наш гармошечник). Где-то на середине встречаемся с Вовкой, и пошла потеха. Он играл, кстати, и в одиночку, причем иногда весьма удачно. Однажды умудрился одним махом наиграть двести долларов - встретился ему Евтушенко с каким-то блюзопоклонником-меценатом. С долларами, между прочим, засада. Отправляясь на Арбат, всегда мечтаешь о богатом иностранце, который так проникнется, что отстегнет тебе сразу полкошелька... Фигушки. Иностранцы предпочитают не останавливаться, а если и башляют, то чрезвычайно скупо. Только как-то раз мы снискали одобрение американской девицы, купившейся на пару госпелов в моем отчаянном исполнении. Оказалась из некоей христианской организации. Дала, по-моему, доллар или два. Или подошли к нам с Вовкой-гармошечником два мужика, косившие под испанцев, и прямо чуть ли не контракт с нами стали заключать и приглашать в Испанию. Даже еще потом догнали и стали записывать номера загранпаспортов. Мы повелись, как дураки. Ясное дело, они так никогда и не объявились.

Мурка и Шизгада

К вечеру, при благоприятных обстоятельствах, улица возле нашего пятачка уже практически перегорожена. Бывает, закроешь глаза (петь с закрытыми глазами легче, хотя особо увлекаться не следует - а как же контроль?), откроешь - вокруг уже человек двести. Ну, двести - это я, положим, загнула; но сто, сто пятьдесят - точно. Иногда стоишь, поешь, а глазами людей пересчитываешь, да. Самые неожиданные люди останавливаются. Частые гости - гуляющие гопники, они бывают вовсе не вредные, но с ними все равно сложно. Начинают метать купюры (по прошлому лету самой расхожей купюрой была десятка) и заказывать музыку. Могут Цоя заказать, а могут и Шуфутинского. Я тогда вежливо объясняю, что у меня проблемы с памятью, поэтому я, кроме собственных песен, ничего не помню. Хотя есть с десяток номеров, главным образом американских, которые петь одно удовольствие, и толпа на них собирается мгновенно: Down By The Riverside, When She Comes, Let My People Go и прочее в этом роде. Но это же другое дело, а тут прямо буквально "Мурку" и "Таганку" заказывают. Я, между прочим, "Таганку"-то пела. Подошла парочка стриженых дядек, уже навеселе. "Зайка, - говорит один, - спой чего-нибудь блатное, я только что откинулся, хошь справку об освобождении покажу". Пришлось петь - не из трепета, конечно, а "по человечеству", как в русской литературе говорилось. Так они сели на мостовую, давай прикалываться: "Ты гляди, какие братки! Гляди, как зажигают!" - хотя мы уже играли нечто совсем другое. Или подходит бабушка, та, что самодельными фартуками с аппликацией торгует, вся увешанная этими фартуками. А мы шли без инструментов, отдыхали. Она подходит: "Миленькая, когда ж вы будете играть? Уж до чего мне твой голос нравится!". Вот это я понимаю, народное признание. Говорят, как-то раз подходила Алла Баянова (я, честно говоря, не знаю, как она выглядит), долго стояла, слушала. А то есть такая развеселая алкоголица неопределенного возраста, я думаю, чуть постарше меня - она всегда заказывает "Шизгаду" и выплясывает под нее изо всех сил. Я ее так "Шизгадой" и прозвала. Вообще в результате всего этого общения чувствуешь, как воздух вокруг тебя сгущается, становится плотным, и это, с одной стороны, отчасти тяготит, а с другой стороны, обретаешь огромную силу, почти всемогущество. Потом от этого трудно отвыкнуть. К примеру, поешь и видишь, как компания гопников положила глаз на бестолковую питерскую школьницу с крашеными зеленкой волосами и куда-то ее пытается уволочь. Прямо с гитарой идешь на них, говоришь: эй, эй, молодые люди, полегче, это наша девушка. Или одернешь зарвавшегося дринкера - мол, хорош аскать у этого дяденьки, он и так уже все деньги раздал. И все, в общем, слушаются, как будто так и надо. В результате самооценка вырастает до небес, все нереализованное лидерство мурлычет от счастья. Становишься просто самым главным человеком в мире.

Однажды дернул нас черт прийти на Арбат в День пограничника. Мы это сообразили уже на месте - когда поняли, что вокруг сплошные подгулявшие зеленые береты, и все живое спасается от них с жалобным писком. Ребята в своем праве, у них праздник. Гляжу, докопались до парнишки с гитарой, чтобы он спел что-нибудь про пограничников. Он, естественно, ни бе ни ме. Они постепенно становятся угрожающими. Тогда я беру гитару и давай петь - "На границе тучи ходят хмуро...". Оказалось, что вся наша компания знает слова от начала до конца, а доблестные пограничники сломались на втором куплете! Через год пришлось опять ее им петь, и опять все закончилось всеобщим братанием.

Впрочем, вся эта лафа - до первых ментов. Три года проиграв на Арбате, я так и не могу понять: запрещено это или разрешено? В обычные дни мент проходит мимо тебя совершенно равнодушно, изредка даже останавливается послушать (но это исключительный случай). А потом вдруг что-то происходит, и тебя начинают бешено винтить. Не успеваешь расчехлить гитару, сразу требуют документы и играть не дают. Иногда заходит речь о какой-то лицензии. Что за лицензия, кто ее видел? Я говорила со многими из тех, кто постоянно играет на Арбате. Так ничего и не поняла, но создалось общее впечатление таинственности. Похоже, что ментам попросту надо "отстегивать". Ну, "этого вы от меня не дождетесь, гражданин Гадюкин".

Довольно часто приходилось менять место. Вообще выбрать место достаточно сложно. Это как в автостопе: бывают места везучие и невезучие, пять метров туда-сюда, а разница огромная. Хотя у других, я заметила, места, как правило, постоянные. Может, это результат моей собственной непоседливости как основополагающего качества? Но чаще всего приходится шляться туда-сюда не по своей воле. Вначале играли возле "Бубликов" - до ремонта, пока они еще не были такими модными. Оттуда согнали: якобы мы мешаем жильцам. (Впоследствии там очень часто играли другие люди, и никто их не трогал). Напротив - витрина "Русских узоров", оттуда тоже гоняла бдительная тетенька. Вообще у витрин стоять не разрешают. Лотерейщик рядом - плохо: мы перекрывали звуком его мегафон (прошу заметить, без всякой усилительной аппаратуры - особенно по первости, когда голос был еще не сорван и орать я старалась как можно громче). Мороженщица тоже просит отойти: толпа обволакивает лоток, и мороженого никто не покупает. Совершенно мерзостный тип отогнал нас как-то от своей сувенирной палатки: якобы мы переманиваем у него клиентов. Как будто без нас у него чаще покупали бы расписные платки и буденновки со звездами, или чем он там торговал. Или приходишь, а на твоем месте стоит дядя с аккордеоном или трепетная скрипачка. Но мы же не такие, чтобы гнать их в шею. Так и бродили, обрастая толпой, пока не найдем экологическую нычку... Зато потом, бывало, подходили другие музыканты, и получался целый фестиваль, с аплодисментами и плясками. Вот по этому я, конечно, тоскую.

Я по жизни за "Спартак" Последний арбатский марафон - прошлое лето. Вместо того, чтобы ехать отдыхать, пришлось планомерно зарабатывать деньги по семейным, скажем так, обстоятельствам. Мы играли с гитаристом Борей, в две гитары, практически каждый день. Жара стояла - сами помните, какая. Постепенно все это превратилось из развлекухи чуть ли не в повинность и приходилось тратить все больше сил, чтобы вышибить какую-то искру. (Потому что без искры - на фиг вообще оно все надо?). Образовался целый профсоюз помогательных девочек из публики, которые приносили нам воду, собирали деньги в шляпу и вообще следили за порядком. Без них было бы значительно хуже. Ближе к вечеру все становилось как-то острее, опаснее, как в американском фильме, из-за каждого угла выглядывали возможности, от феерических до самых неприятных. Подходили весьма сомнительные типы, много пьяных. Однажды, когда возле нас стала бузить, соря деньгами, весьма стремная компания, интеллигентный человек с бородкой, до сего момента тихо сидевший сбоку на своей сумочке-планшетке, встал и не терпящим возражений жестом просто увел нас из этой закипающей каши в цивильную кафешку, и так мы с ним подружились. В другой раз, когда мы уже уходили, подошел малознакомый юноша и сказал, что денег у него, к сожалению, нет, но он с удовольствием подарил бы нам кое-что из вещей, в изобилии существующих там, где он сейчас живет, - и через день притащил нам прямо на Арбат кучу одежды, в том числе шикарные замшевые ботинки и настоящий американский кожаный плащ, весь скрипящий, почти не ношенный, но, судя по фасончику, каких-то бородатых годов. Я уж не говорю о пирожках, плюшевых мишках и пакетах с соком, которыми снабжала нас благодарная публика.

А вот был еще обратный случай. Подошли два немолодых раздолбая, послушали чуть-чуть, один вытащил из кармана бумажку и положил на чехол. Гляжу: ба, пятьдесят рублей, нехило! И говорю вслух: ни фига себе, мол. Тут второй раздолбай, в котором я узнала полуизвестного барда Виктора Калошникова (чтобы его совсем не застыдили, использую прозрачный псевдоним), нагибается, хватает эту бумажку и сует ее в карман, приговаривая, что парень, мол, перепутал, это он случайно, потому что бухой. Я совершено поразилась - аскать у меня, было дело, аскали, но чтобы выручку вот так отнимать?! Пою себе, а сама смотрю, что будет дальше. Дальше его живенько просветили в толпе, кто я такая. Вот тут он спохватился, но было уже поздно. Принялся таскать нам пиво (а зачем оно мне?), побежал купил какой-то сувенирчик, глиняный горшочек на веревочке (я его тут же передарила), давай извиняться. "Умка, я тебя не узнал, я думал, это какая-то девчонка молодая". Интересное дело: если молодая, то ее можно вот так обижать? Второй раздолбай оказался растаманом. И потом часто подходил в пьяном виде, брал у меня гитару и начинал петь с безупречным ямайским акцентом: Emancipate youself from mental slavery... Когда мы сочинили "Реггей в законе", где в припеве после ля-минора идет фа-диез мажор (просто я ошиблась, пока сочиняли, руку не туда поставила, а потом мы взяли и узаконили эту ошибку), и я ее стала петь в тот же день на Арбате, его, беднягу, аж физически крутило: "Нельзя так, это неправильно!". А еще однажды мы играли "Бим или Бом", длиннющая такая медитативная вещь, где, в частности, говорится: "бесконечный зенит/ золотыми колокольчиками звенит/ бим бом/ бим или бом.../бесконечный зенит/ бесконечная динама/ а я/я по жизни за спартак/ вот так", по улице с пением "олэ, олэ-олэ-олэ" прошла огромная демонстрация спартаковцев, "Спартак" как раз у кого-то выиграл, они шли и орали, а мы все это время играли, минут двадцать, это было сильное ощущение.

Определенный минус связан с тем, что в конце концов, когда все это становится на поток, ловишь себя на том, что начинаешь смотреть людям не в глаза, а в руки. Деньги получались в основном мелкие, и я навострилась и почти пристрастилась их считать: рублики отдельно, они вроде ершей, двушки отдельно - плотва, крупные серебряные пятерки - отдельно, это уже типа окуней, крупная рыба - в пачечку, мальки - в специальный пакетик. То-то возмущались кассирши в метро: "На какой же вы паперти стояли?". Отвечаешь им гордо: "А мы музыканты, нынче музыкантам так платят". Ощущение работяги, который едет в метро весь в побелке, а ему никто слова не скажет (картинка, правда, не современная, позавчерашняя). Тут же по окончании представления все отправлялись в ближайший, чаще всего уже ночной магазин и накупали разных вкусных вещей, кому пива, кому кефира (мне!), кому колбасы или сосисок, кому массу творожную с изюмом (опять мне!), или бананов (мне, мне!). С бананами ждала меня на улице тусовка, когда нас с Борей все-таки забрали в "пятеру", в знаменитое 5-е отделение, и держали в вонючем "обезьяннике" три часа, пугая статьей о попрошайничестве, потом отобрали деньги (из-за отсутствия у Бори тогда московской прописки) и отпустили. Это было перед Днем города - бдительность-то надо повышать. С тех пор я на Арбате не играю - не боюсь, конечно, а просто, ну, как-то противно. Хотя иногда очень хочется.

Как жить дальше Эх! Много лет, сидя за машинкой, а потом за компьютером в процессе пребывания ведущим специалистом по русскому авангарду и пытаясь извлечь из этого процесса хоть какой-то материальный смысл, я мечтала о том, как вот кончатся в один прекрасный день все мои мучения и выйду я с гитарой на улицу и запою: "Ты придумал себе имя, ты оставил отца и мать..." - почему-то именно эта песня представала в мечтах самым козырным уличным номером. Закрою глаза, открою - а вокруг меня уже толпа. Это тебе не по клавишам бить, в буковках ковыряться. Чудесное, благородное занятие. Так оно, в общем-то, и вышло. Только вот уж никогда я не думала, что придется когда-нибудь сесть опять же за эти самые клавиши и наковырять целую гору буковок о том, как я чудесно и благородно занималась пением на Арбате. Теперь осталось только песенку сочинить о том, как я писала эту статью. А что, неплохая идея.

А. ГЕРАСИМОВА (Умка)

P.S. Сочиняя эту статью, я так затосковала по арбатской жизни, что опять пошла туда играть. И справедливости ради надо отметить, что там многое изменилось - к лучшему. Во-первых, доходы, против ожидания, возросли почти в соответствии с девальвацией, то есть раза в три. Во-вторых, оказалось, что новое отделение милиции, которое теперь там вместо "пятерки", вообще проявляет к музыкантам полнейшую лояльность. Я по привычке провожала взглядом каждую их машину, но нет - ни разу не остановились. Так что, друзья, если хотите, приходите на Арбат. Когда не холодно и не мокро, вы почти наверняка найдете меня там часов после восьми вечера, я вам песенку спою.